Печать

Ко дню памяти В.А.Закруткина

            Душной июльской ночью 1947 года старый колёсный пароходик пришвартовался к деревянному домику – пристани и высадил двух пассажиров: девушку с дорожным сундучком и высокого мужчину с полевой сумкой.

            Девушка вскинула на плечо  свою ношу и уверенно направилась в сторону чернеющего леса, а мужчина, потоптавшись на берегу, окликнул её:

- А где станица?

- Там, - махнула она рукой куда – то во тьму. – Видите огоньки за деревьями?

            Сквозь купы верб и клёнов проклёвывались редкие рыжеватые точки.

             Вот и есть наша Кочетовка, - пояснила девушка, - станица и немалая можно сказать, а огней раз -  два да обчёлся. Электричества нету, да и с керосином беда…А вы к кому?

            Женское любопытство взяло верх над настороженностью.

            Мужчина смущённо кашлянул:

            Да в том и дело, что ни к кому. Я литератор, живу в Ростове. Решил по Дону проехать, места поглядеть, может, и осяду где. Кочетовскую вашу  мне очень хвалили, хочу завтра поразглядеть, только вот переночевать негде…

            - Да уж пойдёмте к нам, - предложила девушка.- Отец дома он и про станицу расскажет…

 

            Они сидели под яблоней – хозяин  маленького старого куреня, рабочий шлюза Фёдор Константинович Черноусов, и писатель, кандидат философских наук Виталий Александрович Закруткин, Катя – так звали старшую дочь, попутчицу писателя, - поставила на стол тарелку яблок, мать, немного поколебавшись, достала из тайного схрона чудом уцелевшую бутылку вина.  Отгоняя корявой ладошкой от семилинейной лампы  ночных козявок, Фёдор Константинович рассказывал:

            - Казаки наши кочетовские и с царями не ладили, и Наполеона били, и с Будённым белых рубали, и в этой войне немцам не давали спуску. Кто на фронте, а кто и тут, в тылу – человек двадцать проклятые фашисты земляков наших в Шахтах в шурфы покидали, да тут расстреляли человек восемнадцать… А вы,  извиняюсь, служили?

            - Что вы спросили? – очнулся гость. Извините, я но одно ухо туговат - контузия.

            - А, - понимающе улыбнулся хозяин. – Я насчёт этого и спросил, служили, мол?

            - Служил военным корреспондентом. И в пятом казачьем кавалерийском корпусе Горшакова приходилось бывать. Слыхали про Горшакова?

            - Ну как же, - обиженно протянул хозяин. – Он да генерал Селиванов – первейшие казаки. У них наши – то станичники служили…

            Рассказал в ту ночь Фёдор Константинович и про старинное название станицы.

                        - Одни толкуют, беглые, мол, казаки, плыли ночью по Дону, место себе необитаемое выбирали, да и услыхали по утру крик петуха – кочета по – нашенски.

Вот и пристали к этому острову, тута и поселились. Только,  думаю, это брехня. Что же за остров такой необитаемый, коли на нём кочета поют.

            Писатель подивился смекалке и логике казака. А ведь действительно!..

            - Другая байка: плыли, мол, казаки на дубах – больших, значит, баркасах, а тут их закрутило течение – перекат же, и Северский Донец впадает рядом, ну и обломались на ихних дубах кочетки – колышки, значит, на которые вёсла надевают.  Пристали они к берегу вытесать новые кочетки, глядят – места чудные. И тебе вода кругом, и лес, и дичь всякая, хоть руками лови. Осели тута жить. А станицу свою так и назвали – Кочетовская…Ну, давайте спать, а то уж и Стожары вон где.

            Писатель вслед за хозяином поднял голову к небу. Прямо над головой росисто сверкало семь маленьких, тесно прижавшихся друг к дружке  звёздочек – Стожары.

            «Останусь, останусь здесь, - твёрдо решил писатель. –Что ещё лучше? Узнаю эту землю, этих людей…» Потом, лёжа на кровати, он ещё долго не смыкал глаз, осторожно вставал, выходил покурить на улицу… Слушал ночь, впитывал в себя её великое сокровение…

             Председателя станичного  колхоза «Победа» он нашёл на мехдворе. Да и какой уж там мехдвор в маломощном порушенном под корень войной маленьком донском колхозе! Стояли два покорёженных   осколками СТЗ, три лобогрейки и одна полуторка, под которой возился здоровенный парень. Председатель нетерпеливо заглядывал к нему, спрашивал:

            -Ну что, Вася? Неужто совсем стала?

            Заметив незнакомого человека, председатель насторожился. Выправка военная, очки в золотой оправе – важный, видать, человек. Небось, представитель какой, может, из области даже. А что,  если у него для колхоза поклянчить? Из них, этих уполномоченных, тоже иной раз толк бывает.

            Поспешил представиться:    Чувилькин… Сергей Иванович… Председатель колхоза.

            - Закруткин Виталий Александрович, писатель.

            - Писа – тель? – разочарованно протянул председатель. Половит, значит, рыбы, позагорает да уедет… И написать то путнего о колхозе бедном таком не напишет.- Писатель, значит? – кашлянул он. Опять заглянул под кузов.

            -Ну что, Вася?

            - Ни хрена нема делов, - буркнул оттуда шофёр, - кардан навернулся.

            -Вот видите? – беспомощно развёл руками Чувилькин. – Кардан. А где их брать, карданы? Тут уборка, засуха проклятая…а машина – одна единственная, и та поломалась…

            Они брели по двору к домику правления. В июльской  жаркой пылюге купались куры. Между ними важно ходил в атласных, будто подсученных до колен шароварах крупный кочет, хозяйски поглядывая на людей, словно знал, что всё – таки станица Кочетовская

- Отдыхать к нам? Осторожно расспрашивал писателя председатель.

            - Да как сказать…

Сергей Иванович, не дослушав, вздохнул:

            - Отдыхать у нас хорошо. Рыбка ловится, и дичи развелось за войну видимо – невидимо… Ну, что ж, мы с дорогой душой. Домик вам найдём, ну там молочка, хлеба – это можно…

            Закруткин с интересом  посмотрел на Чувилькина. Ему нравился этот простоватый на вид, но, конечно же, с хитринкой, как все казаки, председатель. Взял его за руку.

            - Сергей Иванович, а ведь я к вам надолго. На всю жизнь.

            - То есть? – опешил председатель.

            - Поселиться хочу в Кочетовской.

В мозгу Чевилькина лихорадочно пронеслось: «Ага. Поселиться. Свой писатель будет в Кочетовской…А писатель – это сила! К Толстому вон каждый день люди ходили с горестями и радостями своими. Шолохова взять. Председатели верхнедонские на совещаниях не нахвалятся: тому семян хороших достал, тому кирпича на коровник, тому – ох, голова кругом идёт – новенький ЗИС-50! И для Виталия Александровича кардан какой – то к полуторке достать плёвое дело. Да что кардан! – Чувилькин зажмурил глаза. – Он новую полуторку при нашем – то  русском уважении  к писателю достать может! Счастье колхозу привалило, не спугнуть бы! Мало ли мест на Дону красивых!»

            Вцепился в локоть Закруткина.

            - Милый вы наш! Да конечно, же. У нас и рыба, и виноград, и дичь и всё такое прочее… Пухляковская и Раздоры хороши, не спорю, хороши, так ведь тама кучугуры сплошные, а у нас, - он повёл рукой,  раздолье! Зараз же бегим в Совет хлопотать насчёт квартиры.

            … Председатель Совета Михаил Фёдорович Ожогин тоже принял писателя радостно. Понимающе перемигнулся с Чувилькиным:

            -Думаю так, Виталий Александрович: квартиру надо не абы -  какую, а чтобы и уют был и простор. К писателю, понятное дело, люди приезжают. И, чтобы значит, тишина была…

Он задумался. -  Есть один дом, на берегу Дона, - бывшая приходская школа, пояснил Ожогин Чувилькину.            - Так она же…- упавшим голосом начал Чувилькин.

            - Не беда! – энергично рубанул ладонью по столу председатель Совета. – Всем миром поможем. Разберём её на пластины, потом соберём. Лес там хороший, червь не тронул. Только уж товарищ Закруткин, - Ожогин налёг грудью на стол, - вы нам при случае, как писатель, насчёт школы постарайтесь. Которая у нас есть, хоть и тесноватая, а пока ничего, мириться ещё лет пять – шесть можно. Сами понимаете  -  военные годы, некогда было детей рожать! А зараз народ до любви жадный. У нас вон сколько рожают! Почти каждую неделю нового кочетовца регистрирую. Так что большая школа нам в станице будет нужна!

             Что – то символическое было в том, что он, Виталий Закруткин, бывший учитель, завкафедрой пединститута, сын Александра Закруткина, бывшего инспектора народных училищ, внук Михаила Закруткина, бывшего народного учителя, поселился в бывшей приходской школе… Здесь  он при свете керосиновой лампы писал первые очерки о кочетовцах, повесть о суровой правде послевоенной жизни, повесть о людях земли, о поисках счастья и радости, готовил к печати свои фронтовые записки и рассказы…

            А через двадцать пять лет после разговора с Ожогиным  перерезал ленточку на дверях  новой красавицы школы, строительство которой стоило ему немало сил и энергии.

            Чувилькин о своей мечте – достать для колхоза новую полуторку – не забыл, и только – только писатель устроился, выложил ему всё как на духу. Так, мол,  и так, какая ж это работа, если ни одного трактора, ни одной машины нету. Всё на быках да лошадях, и тех раз – два и обчёлся. Колхозы побогаче – на левобережье – уже машинами и тракторами разжились, а мы, коль бедны, так и всю жизнь бедовать будем?

            Закруткин задумался. Да, колхоз «Победа» был слабым. Угодья небольшие, Весной Дон заливает луга – до сих пор парует горячей роздымью в бочагах и низинах вешняя вода, а уже август. Надо бы колхозу заниматься виноградниками, да виноградники война спалила и вытоптала. Сейчас на колхоз «Победа»  смотрят снисходительно – ни хлеба он не даёт, ни мяса, вот потому и техники (при нынешней – то бедности) нету. Так – то ему точно из бедности не выбиться. Но как помочь? Конечно, он писатель известный, и  всё – таки…всё – таки…как помочь?

            - Достаём машину! – хлопнул он по недавно сколоченному столу.

            Через неделю новая, сверкающая лаком и зелёной краской полуторка торжественно въезжала в Кочетовскую. Встречала её почти вся станица.

Шофёра поздравляли, как именинника, жали руку, наказывали беречь  машину и любить её крепче жены.

            Шофёр важно отфыркивался, двигал бровями и всё протирал чистой тряпкой баранку…

            В кузове машины лежали запчасти к двум калекам СТЗ…

            Осенью Ожогин, как – то придя к Закруткину, сказал:

            -Вот что, Виталий Александрович, просим вашего согласия на выдвижение  кандидатом в депутаты нашего сельсовета.

            - Да ведь меня плохо кочетовцы знают, - запротестовал Закруткин.- Живу здесь недавно.

            - Писателей в России всегда хорошо знали, где бы они не жили, -возразил Ожогин. –Книги ваши мы читали, спасибо, что правду с любовью пишите. Спасибо за то, что для колхоза столько сделали.- И добавил тихо: - Люди просят, Виталий Александрович.

            Так он стал депутатом сельсовета станицы Кочетовской и переизбирался им на все созывы. А через несколько лет его, уже лауреата Государственной премии, земляки избрали своим посланцем в Ростовский областной Совет…

            Перечитывая произведения Закруткина, в который раз поражаешься его неистовой любви к земле и людям, его художественному дару писать широко и проникновенно.  Но ещё больше я был поражён, познакомившись с папкой «Депутатские дела». Я живу в пяти километрах от Кочетовской, и мне думалось, что я в курсе всех добрых дел, совершённых им. Оказывается, я не знал и и десятой доли! К нему, как к писателю и депутату обращаются с просьбой о совете и помощи сотни самых разных людей со всех уголков Советского Союза, десятки организаций, его приглашают на свои съезды колхозники, на совещания – учителя и врачи, на слёты  - пионеры. .. Его просили похлопотать о пенсии, квартире, приусадебном участке, школы просят помочь достать учебные пособия, больница – новую автомашину  «скорой помощи», дальний плодовый совхоз – хорошие саженцы. И во все просьбы Закруткин вникает, не отступит, пока не добьётся своего.

            Каждую весну, перед началом сева, перед открытием виноградников, в нём пробуждается крестьянское радостно – тревожное беспокойство. Внимательно вслушивается в сводки погоды и всё – таки, не доверяя им, выходит на заре в поле, щупает влажную,  холодноватую, ещё не до конца пробудившуюся землю, слушает голоса птиц – по ним тоже можно определить погоду, всматривается в белогривые, серые, весенние воды Дона.

            Июньское утро душно и ветрено. Опять в этом году подул чёрный «астраханец», потому лицо Закруткина, который встретил меня у калитки своего дома, хмуро, озабоченно.

            -Беда, - говорит он, раскуривая сигарету. -   Такая была дружная весна, столько возлагалось надежд – и вот этот проклятый суховей.

            Он расспрашивает меня, давно ли я был на  полях левобережья, оживляется, узнав, что хлеба на поливных землях выглядят пудов на двести, что Раиса Фёдоровна Горожаева, Герой труда, мастер высоких урожаев, и в этом засушливом году обещает получить центнеров  по сорок зерна пшеницы и по сто кукурузы.

            - Видишь, - говорит Закруткин, - научились люди работать, научились противостоять природе. Нам мы таких Горожаевых на район человек двадцать – и никакая засуха не страшна.  Виталий Александрович ведёт меня в свой сад, которым по праву гордится.

            - Обрати внимание на это дерево, - хитро щурится он.

            Я вижу плоды, похожие на наши абрикосы, - жердёлы по донскому, - но эти плоды покрупнее и покрыты нежным пушком.

            - Абрикос южный? – неуверенно говорю я.

            - Персик! – ликует хозяин.- Лет десять тому назад я достал несколько персиковых косточек, посадил. Один учёный – садовод узнал об этом, посмеялся: ничего не получится. Персик на Дону не приживётся. Ан видишь – прижился. Уже третий год урожай снимаю. И ту зиму проклятую, когда виноградники вымерзли, пережил.

            Унаследовав от отца и деда любовь к садоводству, Виталий Александрович без конца экспериментирует: сам делает окулировки и прививки, выписывает семена и саженцы, ведёт регулярно дневник наблюдений за садом. А испробовав сорт у себя, тут же рекомендует его совхозу. Так он привёз из Мичуринска, испытал у себя, а потом порекомендовал совхозу прекрасные сорта яблок.

Я смотрю на человека, который уже приближается к седьмому десятку, и думаю: откуда у него эта кипучая энергия? Как успевает он выступать на сессиях облисполкома, на пленумах Союза писателей РСФСР (он секретарь правления), на слётах и конференциях, принимать ежедневно у себя дома и своих станичников, и министров, и зарубежных гостей. Ухаживать за огромным садом, отвечать на десятки писем, писать очерки и статьи, работать над романом, ежедневно вникать в совхозные, районные, областные дела, читать рукописи молодых авторов…

            Я думаю о его судьбе, судьбе трудной, но счастливой. Спрашиваю:

            - Скажите откровенно, Виталий Александрович, не мешают ли вашему творчеству ваши депутатские дела, все эти встречи, поездки, выступления и прочее?

            Он с минуту курил, потом спокойно говорит:

            - Ты знаешь, нет. Ну разве бы мог я без этого написать «Плавучую станицу», «Матерь человеческую», «Сотворение мира»,  даже очерк «Кочетовцы» или «Костры детства»? Да никогда бы! Времени  для писания хватает       . Я ведь сплю мало, встаю с петухами, и пока не пошли люди, скребу потихоньку пёрышком. Ты когда пишешь? Ночью? Это плохо. Надо рано утром писать, когда голова свежая. Приучи себя раньше ложиться, раньше и вставать будешь. А люди, что ж.. Люди должны быть всегда возле художника, - говорит он. - Общаясь с ними, сколько я увидел ярких характеров, удивительных судеб!

            Этот дом стоит на берегу тихого Дона. Он утопает в зелени дикого винограда и плюща, вокруг него цветники и сад, а дальше, за домом, виноградники и сады совхоза «Кочетовский» тяжелеют под грузом наливающихся ягод и фруктов.

            Джек Лондон мечтал построить большой дом, в котором бы он мог принимать гостей и друзей. Гостеприимный и щедрый,  Лондон тем не менее назвал своё будущее обиталище «Домом волка». Его любимым животным был красивый, гонимый всеми северный волк…

            А я бы назвал деревянный высокий дом на пологом берегу тихого Дона в станице Кочетовской Домом Человека. Ибо живёт в нём удивительный человек, который всем своим сердцем остро чувствует и сопереживает боли и радости родимой земли.

Б.Куликов

За изобилие, июль 1972 год