"Вернувшись к фронтовому очерку"

Вернувшись

к фронтовому очерку

  Человечность и гуманизм. Можно сказать, что это главные черты, присущие подавляющему числу героев книг Виталия Закруткина. Несмотря на то, что сам он прошел войну и видел немало жестокости людских страданий. Именно об этом, исследуя произведения автора, еще и еще раз говорит известный донской критик и шолоховед Владлен Котовсков. Открыв его книгу литературных заметок «Наши земляки», мы узнали в частности, о рождении замысла повести «Матерь Человеческая». Оказывается, сначала, в 1944 году, был очерк о крестьянке Марии…

.“Небольшая, но эмоционально насыщенная, мудрая повесть «Матерь Человеческая» появилась книжкой в конце 1969года. Появилась неожиданно. Не только для нас, земляков и почитателей таланта её автора. Как потом признавался сам Закруткин, и для него тоже было почти неожиданно, хотя в начале повести он дважды признаётся: «Эту женщину я не мог, не имел права забыть».

       Что это за женщина?

   Один фронтовой товарищ Закрутки наговорил о нём: «Он не признавал никаких «впечатлений «из вторых рук», всё должен был увидеть сам». Пусть это был или «охваченный огнём новороссийский берег», или сожжённые дотла украинские сёла где-то у Мариуполя с чудом уцелевшими в земляных норах женщинами и детьми...

Военные впечатления послужили фронтовому корреспонденту Закруткину основой для небольшого сборника очерков «О живом и мёртвом», вышедшем в 1944 году. Факты исключительной жизнестойкости украинской крестьянки так поразили фронтовика, что он отразил их в очерке, давшем название сборнику. Но образ Марии в очерке решён в конкретно-бытовом плане, без обобщений, хотя главная мысль автора о жизни, побеждающей смерть, видна и здесь.

Прошло много лет (почти четверть века!), и уже умудрённый жизненным и литературным опытом писатель возвращается вдруг (заметим, что в ходе напряжённой работы над эпопеей «Сотворение

мира») к образу молодой матери Марии и создаёт образ глубокого общечеловеческого, философского и художественного обобщения.

И когда Закруткин почувствовал в себе неодолимое желание вернуться к фронтовому очерку, сесть за письменный стол и пережить заново боль и страдания матери человеческой Марии? Я спросил его об этом, и Виталий Александрович рассказал:

- Была глубокая осень, ветреная и холодная. Я уже почти месяц жил один в большом, опустевшем доме в Кочетовской. Жена Наташа уехала лечиться от серьёзной и опасной болезни лёгких. Я сильно заскучал, затосковал в одиночестве. Думал о Наташе, о жизни и смерти. И в какой-то миг вдруг вспомнил женщину, которую вообще-то никогда не забывал. Однажды, в огненные годы войны, наши пути с ней случайно пересеклись, и теперь я вдруг понял, что должен рассказать о ней людям по-новому, поднять её, может быть, до уровня девы Марии, потерявшей сына, распятого на кресте. Лик её запечатлён в храмовых хоругвях, в священных книгах, и люди поклоняются ей. И меня вдруг потянуло к старому очерку «О живом и мёртвом»... Так за считанные дни родилась моя «Матерь Человеческая».

В конце декабря 1969 года тоненькая книжка повести, изданная в Москве, появилась в Ростове, а уже 4 января в газете «Молот» вышла моя рецензия «Великое испытание». Там есть такие строки:

 «Суровая правда войны родила автора талантливых «Кавказских записок», а теперь - «Матери Человеческой», одного из лучших, на мой взгляд, произведений последних лет на тему Великой Отечественной войны, одного из правдивых повествований, близкого шолоховской «Судьбе человека». Не знаю, возможно, такие произведения особенно трогают тех, кто помнит минувшую войну. Я не был солдатом, но детство моё и моих сверстников пришлось на войну. Это было нелёгкое детство, мы знали и холод, и голод, и вой авиабомб, и слёзы матерей и отцов, мы видели смерть в глаза... Поэтому для нас, как и для наших старших братьев, такие повести, как «Матерь Человеческая», представляют не только историко-литературный интерес».

О многом мне хотелось тогда сказать, но места на газетной полосе мало. И всё же я не забыл и «кое с чем поспорить»: «Например, читатель заметит явно созданную писателем параллель в описании судеб двух погибших солдат - немца Вернера и русского Славы. «Перед глазами Марии стояли судьбы двух погребенных ею людей: мальчишки-немца Вернера Брахта и молоденького политрука Славы. Она по-матерински жалела обоих. Короткая их жизнь была зло и нелепо оборвана войной, а они оба могли жить и жить». Хотя писатель пытается дальнейшими «рассуждениями Марии» придать социальную, политическую окраску судьбам двух юношей, всё же заметно, что на первый план выступают здесь общегуманистические тенденции».

 И я цитировал одно место из «рассуждений Марии», но его пришлось снять в газете. Теперь я приведу его:

«...И только когда достала его смертная пуля, он, должно быть, понял, что умирает за самое злое, самое отвратное дело. И тогда, перед смертным концом, проснулась его совесть, и он плакал горькими слезами, и меня, чужую русскую женщину, называл мамой и руки мне целовал, и в тот последний час его жизни, наверное, все женщины, которые живут на земле, показались ему одной матерью, которая всех любит, жалеет, голубит, грудью своей кормит одинаковых хороших мальчиков и плачет, и терзается, и места себе не может найти, когда убивают её родных мальчиков,деток её любимых...»....

Через несколько месяцев мы встретились с Закруткиным в Кочетовской. Выпили сухого вина. Я спросил его мнение о своей рецензии, спросил не случайно: в это время в печати появился список произведений, выдвинутых на Государственную премию РСФСР имени М. Горького, там была и повесть «Матерь Человеческая».

     Виталий Александрович встал и вместо ответа взял из моих рук повесть и написал: «Владлену Котовскову, который сказал доброе Слово об этой повести и даже деликатно упрекнул автора в беззубом гуманизме. Обнимаю. В. Закруткин. 30.VI.70».

     Я попытался тогда отстаивать свою точку зрения. Но вскоре умолк. А теперь мне стыдно и за упрёк в газете, и за мой лепет в Кочетовской.

     Писатель-гуманист был прав. И он убедительно доказал правоту в последующих своих произведениях о войне и мире, где показал человеколюбие русских людей по отношению к немецким солдатам.

     Так, в третьей книге романа «Сотворение мира» читатель не пройдёт мимо эпизода, когда в конце августа 1942 года на высокогорной тропе между Эльбрусом и Ушбой бойцы небольшого отряда Андрея Ставрова подобрали после боя и спасли от смерти брошенного немцами их раненого солдата. Ночью несчастный кричал от боли и холода на залитой кровью тропе, его слабеющий крик перемежался жалобным детским плачем, похожим на стоны умирающего.

      И, наконец, в последней, оставшейся недописанной, повести «На Золотых песках» («Ростиздат», 1986) он рассказывает о послевоенном времени, когда случай свёл на черноморском курорте в Болгарии двух вчерашних врагов - солдат противостоявших армий, а теперь инвалидов войны: русского Александра Медведева, сельского учителя, и немца Курта Гейера, доктора медицины из Мюнхена. У русского уцелела правая нога, у немца - левая, другую он потерял под Сталинградом.

      Сегодня, когда беспощадное прошлое стало невозвратным, они - «товарищи по несчастью» - пытаются подвести ему итог и узнать, о чём думает каждый, обменяться воспоминаниями и главное не допустить в будущем термоядерной войны, которую не прочь развязать «ястребы» в Европе и за океаном, несмотря на то, что это будет самоубийством, гибелью всего живого на земле.

     Они стали ныне единомышленниками, эти «чего только в жизни не испытавшие двое мужчин».

(Из книги Вл. Котовскова “Наши земляки”)

ВЕРНУВШИСЬ К ФРОНТОВОМУ ОЧЕРКУ

(Семикаракорские вести от 26 марта 2017г.)